- Хорошо, - смерив ее надменным взглядом, сказал он. - Через десять минут я буду в указанном месте.
   И они расстались. Но он чуть было не опоздал из-за Жака Риваля. Тот взял его под руку и крайне оживленно начал выкладывать новости. По-видимому, он только что вышел из буфета. В конце концов Дю Руа сдал его на руки г-ну де Марель, с которым они столкнулись в дверях, и скрылся. Надо было еще незаметно прошмыгнуть мимо жены и Лароша. Это ему удалось без особых усилий - так они были увлечены разговором, и он очутился в саду.
   На воздухе Дю Руа почувствовал себя, точно в ледяной ванне. "Черт, как бы не простудиться", - подумал он и вместо шарфа повязал шею носовым платком. Затем медленно двинулся по аллее, - после яркого света он почти ничего не видел.
   Справа и слева колыхались тонкие безлиственные ветки кустов. Свет из окон ложился на них серыми пятнами. Вдруг что-то белое мелькнуло на дорожке, и в ту же минуту он услышал дрожащий голос г-жи Вальтер, которая, в декольтированном платье, спешила ему навстречу.
   - А, это ты? Ты что же, хочешь свести меня в могилу? - прошептала она.
   - Только, пожалуйста, без трагедий, - спокойно проговорил он. - Иначе я сейчас же уйду.
   Она обвила его шею руками и, почти касаясь губами его губ, сказала:
   - Но что я тебе сделала? Ты поступаешь со мной, как подлец. Что я тебе сделала? Он пытался оттолкнуть ее.
   - В последний раз, когда мы с тобой виделись, ты намотала свои волосы на все мои пуговицы, и у меня чуть не произошло разрыва с женой.
   Она сначала удивилась, потом отрицательно покачала головой.
   - Нет, твоей жене это совершенно безразлично. Это уж кто-нибудь из твоих любовниц устроил тебе сцену.
   - У меня нет любовниц.
   - Молчи лучше! Почему же ты у меня совсем не бываешь? Почему не приходишь ко мне обедать, хотя бы раз в неделю? Все мои мысли связаны с тобой, ты вечно у меня перед глазами, к ужасу моему, твое имя каждую секунду готово сорваться у меня с языка, - вот до чего я люблю тебя. Нет, тебе этого не понять! У меня такое чувство, будто я в тисках, в каком-то мешке; я сама не знаю, что со мной. Неотвязная мысль о тебе спирает мне дыхание, терзает мне грудь, - вот тут, под сердцем, - ноги у меня подкашиваются, так что я не могу двигаться. Целыми днями я бессмысленно сижу на одном месте и думаю о тебе.
   Он смотрел на нее с удивлением. Перед ним была уже не прежняя шаловливая толстая девчонка, но обезумевшая от горя, дошедшая до полного отчаяния, на все способная женщина.
   Между тем у него в голове зарождались какие-то неопределенные планы.
   - Дорогая моя, на свете вечной любви не бывает, - начал он. - Люди сходятся, а затем расстаются. Но если это затягивается, как у нас, тогда это становится тяжкой обузой. Я больше не могу. Говорю тебе откровенно. Однако, если благоразумие возьмет верх и ты будешь принимать меня и относиться ко мне, как к другу, то я стану бывать у тебя по-прежнему. Ну как, способна ты совладать с собой?
   - Я способна на все, лишь бы видеть тебя, - положив свои голые руки ему на плечи, прошептала г-жа Вальтер.
   - Значит, решено, - сказал он, - мы друзья, но и только.
   - Да, решено, - прошептала она и подставила ему губы. - Еще один поцелуй... последний.
   - Нет, - мягко возразил он. - Надо держать свое слово.
   Она отвернулась, вытерла слезы и, достав из-за корсажа пакет, перевязанный розовой шелковой лентой, протянула его Дю Руа.
   - Возьми. Это твоя доля выигрыша по марокканскому займу. Я так рада, что выиграла это для тебя! Бери же...
   Он начал было отказываться:
   - Нет, я не возьму этих денег!
   Но она вспылила:
   - О, теперь это было бы с твоей стороны слишком жестоко! Эти деньги твои, и ничьи больше. Если ты не возьмешь, я выброшу их в мусорный ящик. Но ты не откажешь мне в этом, Жорж. Правда?
   Дю Руа взял эту пачку и сунул в карман.
   - Пора идти, - заметил он, - ты схватишь воспаление легких.
   - Тем лучше! - тихо сказала она. - Ах, если б я могла умереть!
   Она припала к его руке, страстно, исступленно, с каким-то отчаянием поцеловала ее и побежала к дому.
   Погруженный в раздумье, он медленно двинулся вслед за ней. В оранжерею он вошел, высоко подняв голову, и на губах у него играла улыбка.
   Его жены и Лароша здесь уже не было. Толпа редела. Было ясно, что на бал останутся лишь немногие. Вдруг он увидел Сюзанну под руку с сестрой. Они подошли к нему и попросили танцевать с ними первую кадриль вместе с графом де Латур-Ивеленом.
   - Это еще кто такой? - спросил он с удивлением.
   - Это новый друг моей сестры, - лукаво улыбаясь, ответила Сюзанна.
   Роза вспыхнула:
   - Как не стыдно, Сюзетта, он столько же мой, сколько и твой!
   - Я знаю, что говорю.
   Роза рассердилась и ушла.
   Дю Руа фамильярно взял Сюзанну под локоть.
   - Послушайте, дорогая крошка, - начал он своим медоточивым голосом, - вы считаете меня своим другом?
   - Ну конечно, Милый друг.
   - Вы доверяете мне?
   - Вполне.
   - Помните наш сегодняшний разговор?
   - О чем?
   - О вашем замужестве, - вернее, о человеке, за которого вы выйдете замуж.
   - Да.
   - Ну так вот, можете вы мне обещать одну вещь?
   - Да. Но что именно?
   - Обещайте советоваться со мной, когда кто-нибудь будет просить вашей руки, и, не узнав, как я на это смотрю, никому не давать согласия.
   - Хорошо, обещаю.
   - И это должно остаться между нами. Ни отцу, ни матери - ни слова.
   - Ни слова.
   - Клянетесь?
   - Клянусь.
   С деловым видом к ним подбежал Риваль.
   - Мадемуазель, папа зовет вас на бал.
   - Идемте, Милый друг, - сказала она.
   Но он отказался, - он решил сейчас же уехать, ему хотелось побыть одному и поразмыслить на досуге. Слишком много новых впечатлений запало ему в душу. Он стал искать жену и вскоре нашел ее в буфете, - она сидела с какими-то двумя мужчинами и пила шоколад. Мужа она им представила, но ему не назвала их.
   - Поедем? - немного погодя обратился он к ней.
   - Как хочешь.
   Она взяла его под руку, и они снова прошли через опустевшие залы.
   - А где же хозяйка? - спросила она. - Я хотела с ней попрощаться.
   - Не стоит. Она начнет уговаривать нас остаться на бал, а с меня довольно.
   - Да, ты прав.
   Всю дорогу они молчали. Но как только они вошли в спальню, Мадлена, еще не успев снять вуаль, с улыбкой обратилась к нему:
   - Ты знаешь, у меня есть для тебя сюрприз.
   - Какой еще сюрприз? - огрызнулся Жорж.
    - Угадай.
   - Не намерен утруждать себя.
   - Ну хорошо. Послезавтра первое января.
   - Да.
   - Теперь самое время новогодних подарков.
   - Да.
   - Так вот тебе новогодний подарок, - я только что получила его от Лароша.
   И она протянула ему маленькую черную коробку, похожую на футляр для золотых вещей.
   Дю Руа с равнодушным видом открыл ее и увидел орден Почетного легиона.
   Он слегка побледнел, затем, усмехнувшись, сказал:
   - Я бы предпочел десять миллионов. А это ему обошлось недорого.
   Она ожидала бурных изъявлений восторга, и эта его холодность возмутила ее.
   - Ты стал просто невыносим. Тебе ничем нельзя угодить.
   - Этот человек выплачивает свой долг - только и всего, - хладнокровно заметил он. - Он мне еще много должен.
   Его тон удивил Мадлену.
   - Однако в твои годы и это неплохо, - сказала она.
   - Все относительно, - возразил он. - Я мог бы иметь теперь гораздо больше.
   Он положил футляр на камин и принялся рассматривать блестящую звезду. Потом закрыл футляр и, пожав плечами, стал раздеваться.
   В "Правительственном вестнике" от первого января действительно появилась заметка о том, что публицист г-н Проспер - Жорж Дю Руа за выдающиеся заслуги получил звание кавалера ордена Почетного легиона. Его фамилия была напечатана в два слова, и это порадовало Жоржа больше, чем самый орден.
   Через час после того, как он прочитал в газете об этом событии, приобретавшем, таким образом, общественное значение, ему подали записку от г-жи Вальтер: она умоляла его сегодня же прийти к ней с женой обедать и отпраздновать это награждение. Он было поколебался, а затем, бросив в огонь ее письмо, составленное в несколько двусмысленных выражениях, объявил Мадлене:
   - Сегодня мы обедаем у Вальтеров.
   Это ее удивило.
   - Вот как! Ведь ты же сам, по-моему, говорил, что ноги твоей там больше не будет?
   - Я передумал, - это все, что она услышала от него в ответ.
   Когда они приехали, г-жа Вальтер сидела одна в маленьком будуаре, отведенном для интимных приемов. Она была вся в черном, с напудренными волосами, что очень ей шло. Издали она казалась старой, вблизи - молодой, и для наблюдательного человека это был пленительный обман зрения.
   - Вы в трауре? - спросила Мадлена.
   - И да и нет, - печально ответила она. - Все мои близкие живы. Но я уже в таком возрасте, когда носят траур по собственной жизни. Сегодня я надела его впервые, чтобы освятить его. Отныне я буду носить его в своем сердце.
   "Хватит ли выдержки?" - подумал Дю Руа.
   Обед прошел довольно уныло. Только Сюзанна болтала без умолку. Роза казалась чем-то озабоченной. Все горячо поздравляли журналиста.
   Вечером все, беседуя между собой, разбрелись по залам и зимнему саду. Г-жа Вальтер, шедшая сзади с Дю Руа, удержала его за руку.
   - Послушайте, - тихо сказала она. - Я больше ни о чем не буду с вами говорить, никогда... Только приходите ко мне, Жорж. Видите, я уже не говорю вам "ты". Но жить без вас - это выше моих сил, выше моих сил. Это чудовищная пытка. Днем и ночью я чувствую вас, вы всегда у меня перед глазами, я храню ваш образ в своем сердце, в своем теле. Вы точно дали мне какой-то отравы, и она подтачивает меня изнутри. Я больше не могу. Нет. Не могу. Смотрите на меня только как на старуху, - я согласна. Я нарочно напудрила волосы, чтобы вы посмотрели на меня седую, - только приходите, приходите хоть изредка, как друг.
   Она сжимала, она стискивала его руку, впиваясь в нее ногтями.
   - Это решено, - спокойно заметил он. - Незачем дольше об этом говорить. Вы же видите, что я приехал тотчас по получении вашего письма.
   Вальтер с дочками и Мадленой шли впереди; около "Иисуса, шествующего по водам" Вальтер остановился и подождал Дю Руа.
   - Представьте себе, - сказал он со смехом, - вчера я застал жену перед этой картиной: она стояла на коленях, точно в часовне. Она здесь молилась. Как я хохотал!
   - Этот образ Христа спасет мою душу, - уверенно произнесла г-жа Вальтер; в голосе ее слышался тайный восторг. - Всякий раз, когда я смотрю на него, он придает мне силы и бодрости.
   Повернувшись лицом к богу, стоявшему на морских волнах, она добавила шепотом:
   - Как он прекрасен! Какой страх наводит он на этих людей и как они любят его! Посмотрите на его голову, на его глаза, - как все в нем просто и вместе с тем сверхъестественно!
   - Да ведь он похож на вас. Милый друг! - воскликнула Сюзанна. - Честное слово, похож. Если б у вас была бородка или если б он был бритый, вы были бы одно лицо. Поразительно!
   Она попросила Жоржа стать рядом с картиной. И все нашли, что в их лицах действительно есть некоторое сходство.
   Это вызвало всеобщее удивление. Вальтеру это показалось весьма странным. Мадлена заметила с улыбкой, что у Христа более мужественный вид.
   Госпожа Вальтер, застыв на месте, напряженно всматривалась то в черты своего любовника, то в черты Христа. И лицо ее стало таким же белым, как ее волосы.
   
   VIII
   В конце зимы супруги Дю Руа часто бывали у Вальтеров. Жорж постоянно обедал там даже один, так как Мадлена жаловалась на усталость и предпочитала сидеть дома.
   Он приходил по пятницам, и в этот день г-жа Вальтер никого уже больше не принимала. Этот день принадлежал Милому другу, ему одному. После обеда играли в карты, кормили китайских рыб, проводили время и развлекались по-семейному. Не раз где-нибудь за дверью, за кустами в оранжерее, в каком-нибудь темном углу г-жа Вальтер порывисто обнимала Жоржа и, изо всех сил прижимая его к груди, шептала ему на ухо:
   - Я люблю тебя!.. Я люблю тебя!.. Люблю безумно!
   Но он холодно отстранял ее и сухо отвечал:
   - Если вы приметесь за старое, я перестану у вас бывать.
   В конце марта неожиданно распространился слух о том, что обе сестры выходят замуж. Женихом Розы называли графа де Латур-Ивелена, женихом Сюзанны - маркиза де Казоля. Эти два господина стали в доме у Вальтеров своими людьми; они пользовались здесь исключительными правами и особым расположением.
   Между Жоржем и Сюзанной установились простые, дружеские отношения, - отношения брата и сестры; они болтали целыми часами, издевались над всеми поголовно и, казалось, наслаждались обществом друг друга.
   Никто из них словом не обмолвился ни о ее будущей свадьбе, ни о том, кого ей прочат в мужья.
   Однажды утром патрон затащил Дю Руа к себе, и после завтрака, когда г-жу Вальтер вызвали для переговоров с каким-то поставщиком, Жорж предложил Сюзанне:
   - Идемте кормить красных рыбок.
   Они взяли со стола по большому куску мягкого хлеба и пошли в оранжерею.
   Вокруг мраморного водоема лежали подушки, чтобы можно было стать на колени и посмотреть на морских чудищ вблизи. Сюзанна и Дю Руа опустились друг подле друга на колени и, нагнувшись к воде, принялись лепить хлебные шарики и бросать их в бассейн. Рыбы это заметили и начали подплывать; двигая хвостом, шевеля плавниками, вращая большими выпученными глазами, они кружились, ныряли, чтобы поймать погружавшуюся в воду круглую свою добычу, тотчас выплывали снова и требовали еще.
   Они уморительно двигали ртом, стремительно и внезапно бросались вперед, всем своим видом напоминая диковинных маленьких страшилищ. Кроваво-красными пятнами выделялись они на золотистом песке, устилавшем дно, струями огня сверкали в прозрачных волнах бассейна и, останавливаясь, показывали голубую кайму на своей чешуе.
   Жорж и Сюзанна смотрели на свои отражения, опрокинутые в воде, и улыбались им.
   Вдруг Жорж тихо сказал:
   - У вас завелись от меня секреты, Сюзанна, - это нехорошо.
   - Какие секреты, Милый друг? - спросила она.
   - А помните, что вы мне обещали на званом вечере, вот здесь, на этом самом месте?
   - Нет.
   - Вы обещали советоваться со мной, когда кто-нибудь будет просить вашей руки.
   - Ну и что же?
   - А то, что кто-то уже просил вашей руки.
   - Кто же это?
   - Вы сама прекрасно знаете.
   - Нет. Клянусь вам.
   - Да знаете! Этот долговязый фат, маркиз де Казоль.
   - Во-первых, он не фат.
   - Очень может быть. Но он глуп. Его разорили карты и изнурили кутежи. Нечего сказать, хорошенькая партия для такой молодой, красивой и умной девушки, как вы!
   - Что вы против него имеете? - улыбаясь, спросила она.
   - Я? Ничего.
   - Нет, да. Но он совсем не такой, каким вы его рисуете.
   - Оставьте, пожалуйста. Дурак и интриган.
   Она перестала смотреть на воду и чуть повернула голову.
   - Послушайте, что с вами?
   - Я... я... я вас ревную, - произнес он таким тоном, как будто у него вырвали из сердца тайну.
   Это признание не очень удивило ее.
   - Вы?
   - Да, я!
   - Вот так так! Это почему же?
   - Потому что я люблю вас, и вы, негодница, сами это прекрасно знаете.
   - Вы сума сошли, Милый друг! - строго сказала она.
   - Я сам знаю, что я сошел с ума, - возразил он. - Смею ли я говорить с вами об этом, я, женатый человек, с вами, молодой девушкой! Я больше чем сумасшедший, я преступник, подлец, в сущности говоря. У меня нет никакой надежды, и от одной этой мысли я теряю рассудок. И когда при мне говорят, что вы собираетесь замуж, я прихожу в такую ярость, что, кажется, убил бы кого-нибудь. Вы должны простить меня, Сюзанна!
   Он замолчал. Рыбам перестали бросать мякиш, и они, точно английские солдаты, вытянувшись в неподвижную и почти ровную шеренгу, рассматривали склоненные лица людей, но люди уже не занимались ими.
   - Жаль, что вы женаты, - полушутя-полусерьезно заметила девушка. - Но что же делать? Этому не поможешь. Все кончено!
   Он живо обернулся и, нагнувшись к самому ее лицу, спросил:
   - Будь я свободен, вы бы вышли за меня замуж?
   - Да, Милый Друг, я вышла бы за вас замуж: вы мне нравитесь больше всех, - искренне ответила она.
   - Благодарю... благодарю... - прошептал он. - Молю вас об одном: не давайте никому слова. Подождите еще немного. Умоляю вас! Обещаете?
   - Обещаю, - слегка смущенно, не понимая, для чего это ему нужно, проговорила она.
   Дю Руа бросил в воду весь хлеб, который у него еще оставался, и, не простившись, убежал с таким видом, словно он окончательно потерял голову.
   Так как ничьи пальцы не разминали этот комок мякиша, то он не пошел ко дну, и рыбы, все до одной, жадно набросились на него, - хищные их пасти рвали его на куски. Они утащили его на другой конец бассейна и стали кружиться над ним, образуя теперь некую движущуюся гроздь, нечто напоминающее одушевленный вертящийся цветок, живой цветок, брошенный в воду венчиком вниз.
   Сюзанна, взволнованная, изумленная, встала и медленно пошла в комнаты. Журналиста уже не было.
   Он вернулся домой очень спокойный и обратился к Мадлене, которая в это время писала письма:
   - Ты пойдешь в пятницу обедать к Вальтерам? Я пойду.
   - Нет, - неуверенно ответила она. - Мне что-то нездоровится. Я лучше посижу дома.
   - Как хочешь. Никто тебя не неволит, - сказал он, взял шляпу и сейчас же ушел.
   Он давно уже ходил за ней по пятам, следил, подсматривал, знал каждый ее шаг. Наконец долгожданный час настал. Он сразу смекнул, что означает это: "Я лучше посижу дома".
   В течение следующих дней он был с ней предупредителен. Сверх обыкновения он даже казался веселым.
   - Узнаю прежнего милого Жоржа, - говорила Мадлена.
   В пятницу он рано начал одеваться: до обеда у патрона ему, по его словам, надо было еще кое-куда поспеть.
   Около шести он поцеловал жену и, выйдя из дому, отправился на площадь Нотр-Дам-де-Лорет и нанял карету.
   - Вы остановитесь на улице Фонтен, против дома номер семнадцать, и будете стоять там, пока я не прикажу ехать дальше, - сказал он кучеру. - А затем отвезете меня на улицу Лафайета, в ресторан "Фазан".
   Лошадь затрусила ленивой рысцой, и Дю Руа опустил шторы. Остановившись против своего подъезда, он уже не спускал с него глаз. Через десять минут из дому вышла Мадлена и направилась к внешним бульварам. Как только она отошла подальше, он просунул голову в дверцу и крикнул:
   - Поезжайте!
   Некоторое время спустя фиакр подвез его к ресторану "Фазан" - средней руки ресторану, пользовавшемуся известностью в этом квартале. Жорж вошел в общий зал и заказал обед. Ел он не спеша и все поглядывал на часы. Наконец, выпив кофе и две рюмки коньяку, со смаком выкурив хорошую сигару, он ровно в половине восьмого вышел из ресторана, нанял экипаж, проезжавший мимо, и велел ехать на улицу Ларошфуко.
   Не сказав ни слова швейцару, Дю Руа поднялся на четвертый этаж того дома, против которого он приказал кучеру остановиться, и, когда горничная отворила дверь, спросил:
   - Дома господин Гибер де Лорм?
   - Да, сударь
   Его привели в гостиную; там ему пришлось немного подождать. Затем к нему вышел высокий, бравый, увешанный орденами рано поседевший мужчина.
   Дю Руа поклонился.
   - Как я и предполагал, господин полицейский комиссар, - сказал он, - моя жена обедает сейчас со своим любовником на улице Мартир в нанятых ими меблированных комнатах.
   Блюститель порядка наклонил голову.
   - Я к вашим услугам, сударь.
   - Мы должны все успеть до девяти, не так ли? - продолжал Жорж. - Ведь после девяти вы уже не имеете права входить в частную квартиру, чтобы установить факт прелюбодеяния?
   - Не совсем так, сударь: зимой - до семи, а начиная с тридцать первого марта - до девяти. Сегодня пятое апреля, следственно, до девяти часов у нас еще есть время.
   - Так вот, господин комиссар, внизу меня ждет экипаж, так что мы можем захватить с собой и агентов, которые должны вас сопровождать, а затем подождем немного у дверей. Чем позднее мы войдем, тем больше будет у нас шансов застать их на месте преступления.
   - Как вам угодно, сударь.
   Комиссар вышел и вернулся в пальто, скрывавшем его трехцветный пояс. Он посторонился, чтобы пропустить вперед Дю Руа, но тот, занятый своими мыслями, отказался выйти первым и все повторял:
   - После вас... после вас...
   - Проходите же, сударь, я у себя дома, - заметил
   блюститель порядка.
   Дю Руа поклонился и переступил порог. Он еще днем успел предупредить, что облаву надо будет устроить вечером, и когда они заехали в комиссариат, там их уже поджидали трое переодетых агентов. Один из них уселся на козлы рядом с кучером, двое других разместились в карете, а затем извозчик повез их на
   улицу Мартир.
   - План квартиры у меня имеется, - говорил дорогой Дю Руа. - Это на третьем этаже. Сперва идет маленькая передняя, потом столовая, потом спальня. Все три комнаты между собой сообщаются. Черного хода нет, так что бежать невозможно. Поблизости живет слесарь. Он будет ждать ваших распоряжений.
   Когда они подъехали к указанному дому, было только
   четверть девятого. Более двадцати минут молча ждали они у дверей. Но как только Дю Руа заметил, что сейчас пробьет три четверти девятого, он сказал:
   - Теперь идемте.
   Не обращая внимания на швейцара, который, впрочем, даже не взглянул на них, они стали подниматься по лестнице. Один агент остался сторожить у подъезда.
   На третьем этаже четверо мужчин остановились. Дю Руа приник ухом к двери, потом заглянул в замочную скважину. Но ничего не было ни видно, ни слышно. Тогда он позвонил.
   - Стойте здесь и будьте наготове, - сказал своим агентам комиссар.
   Через две-три минуты Жорж снова несколько раз подряд нажал кнопку звонка. В квартире началось какое-то движение, послышались легкие шаги. Кто-то шел на разведки. Журналист согнутым пальцем громко постучал в дверь.
   - Кто там? - спросили из-за двери; это была женщина, по-видимому пытавшаяся изменить голос.
   - Именем закона - отворите, - сказал блюститель порядка.
   - Кто вы такой? - повторил тот же голос.
   - Полицейский комиссар. Отворите, или я прикажу выломать дверь.
   - Что вам нужно?
   - Это я, - сказал Дю Руа. - Теперь вы от нас не уйдете.
   Шлепанье босых ног стало удаляться, но через несколько секунд снова послышалось за дверью.
   - Если не откроете, мы выломаем дверь, - сказал Жорж.
   Он сжимал медную ручку и надавливал плечом на дверь. Ответа все не было; тогда он изо всех сил и с такой яростью толкнул дверь, что старый замок этой меблированной квартиры не выдержал. Вырванные винты отлегли, и Дю Руа чуть не упал на Мадлену, - та со свечой в руке стояла в передней, босая, с распущенными волосами, в одной сорочке и нижней юбке.
   - Это она, мы их накрыли! - крикнул он и бросился в комнаты.
   Комиссар, сняв шляпу, последовал за ним. Мадлена с растерянным видом шла сзади и освещала им путь.
   В столовой на неубранном столе бросались в глаза остатки обеда: бутылки из-под шампанского, початая миска с паштетом, остов курицы и недоеденные куски хлеба. На буфете на двух тарелках высились груды раковин от устриц.
   В спальне царил разгром. На спинке стула висело женское платье, ручку кресла оседлали брюки. Четыре ботинка, два больших и два маленьких, валялись на боку возле кровати.
   Кто бы ни проспал ночь в этой типичной спальне меблированного дома с ее заурядной обстановкой, кто бы ни провел всего один день или целых полгода в этом общедоступном жилище, где стоял омерзительный приторный смрад гостиницы, смрад, исходивший от стульев, стен, тюфяков, занавесок, - все оставляли здесь свой особый запах, и этот запах человеческого тела, смешавшись с запахом прежних постояльцев, в конце концов превратился в какое-то странное, сладковатое и нестерпимое зловоние, пропитывающее любое из подобных учреждений.
   Камин загромождали тарелка с пирожными, бутылка шартреза и две недопитые рюмки. Фигурку бронзовых часов прикрывал цилиндр.
   Комиссар живо обернулся и в упор посмотрел на Мадлену.
   Вы и есть госпожа Клер-Мадлена Дю Руа, законная супруга присутствующего здесь публициста, господина Проспера-Жоржа Дю Руа?
   - Да, сударь, отчетливо, хотя и сдавленным голосом произнесла Мадлена.
   - Что вы здесь делаете?
   Она не ответила.
   - Что вы здесь делаете? - повторил полицейский чин. - Вы не у себя дома, а в меблированных комнатах, и при этом почти раздеты. Зачем вы сюда пришли?
   Он ждал ответа. Но Мадлена хранила упорное молчание.
   - Раз вы не сознаетесь, то мне придется выяснить это самому, - сказал комиссар.
   На кровати сквозь одеяло проступали очертание человеческого тела.
   Комиссар подошел.
   - Милостивый государь! - окликнул он.
   Лежавший в постели человек не пошевелился. По-видимому, он лежал лицом к стене, спрятав голову под подушку.
   Полицейский чин, дотронувшись до того, что должно было быть плечом, заявил:
   - Милостивый государь, прошу вас, не вынуждайте меня прибегать к насилию.
   Но закутанное тело лежало неподвижно, как мертвое.
   Тогда Дю Руа подскочил к кровати, сдернул одеяло, сбросил подушки и увидел мертвенно-бледное лицо Ларош-Матье. Он нагнулся к нему и, содрогаясь от желания схватить его за горло и задушить, проскрежетал:
   - Имейте, по крайней мере, смелость сознаться в собственной низости.
   - Кто вы? - спросил блюститель порядки.
   Оторопелый любовник молчал.
   - Я, полицейский комиссар, требую, чтобы вы назвали себя.
   - Да отвечайте же, трус, иначе я сам скажу, кто вы такой! - трясясь от бешенства, крикнул Дю Pyа.
   - Господин комиссар, - пробормотал лежавший в постели человек, - не позволяйте этому субъекту оскорблять меня. С кем я имею дело: с вами или с ним? Кому я должен отвечать: вам или ему?
   У него, видимо, пересохло в горле.
   - Мне, сударь, только мне, - сказал полицейский чин. - Я вас спрашиваю: кто вы такой?
   Любовник молчал. Натянув одеяло до подбородка, он растерянно оглядывался по сторонам. Его маленькие закрученные усики казались совершенно черными на помертвелом лице.
   - Так вы не желаете отвечать? - продолжал комиссар. - Тогда я вынужден буду арестовать вас. Во всяком случае, вставайте. Я вас допрошу, когда вы оденетесь.
   Тело задвигалось в постели, губы прошептали:
   - Но я не могу встать при вас.
   - Почему? - спросил блюститель порядка.
   - Потому что... потому что... я совсем голый, - запинаясь, ответил тот.
   Дю Руа усмехнулся и, подняв с полу сорочку, швырнул ее на кровать.
   - Ничего!.. Поднимайтесь!.. - крикнул он. - Если вы могли раздеваться при моей жене, то уж одеться при мне - это вы отлично можете.
   С этими словами он повернулся к нему спиной и отошел к камину.
   Мадлена оправилась от смущения: она понимала, что все погибло, и готова была на любую, самую резкую выходку. Лицо ее приняло вызывающее выражение, глаза сверкали дерзким огнем. Скомкав клочок бумаги, она, точно для приема гостей, зажгла все десять свечей в аляповатых канделябрах, стоявших по краям камина. Затем прислонилась к его мраморной доске и, протянув босую ногу к догоравшему пламени, отчего сзади у нее приподнялась юбка, которая едва держалась на ней, достала из розовой коробочки папиросу и закурила.
   Комиссар, в ожидании, пока ее соучастник встанет с постели, снова подошел к ней.
   - Часто вы этим занимаетесь, милостивый государь? - с заносчивым видом спросила она.
   - Стараюсь как можно реже, сударыня, - вполне серьезно ответил он.
   Она презрительно усмехнулась:
   - Очень рада за вас, занятие не из почтенных.
   Она делала вид, что не замечает своего мужа.
   Лежавший в постели господин тем временем одевался. Он натянул брюки, надел ботинки и, напяливая жилет, подошел к ним. Полицейский чин обратился к нему:
   - Теперь, милостивый государь, вы скажете мне, кто вы такой?
   Тот не ответил.
   - В таком случае я вынужден арестовать вас, - сказал комиссар.
   - Не трогайте меня! - неожиданно завопил господин. - Моя личность неприкосновенна.
   Дю Руа подлетел к нему с таким видом, точно хотел сбить его с ног.
   - Вас застали с поличным... с поличным... - прошипел он. - Я могу вас арестовать при желании... да, могу. - И срывающимся от волнения голосом выкрикнул: - Это Ларош-Матье, министр иностранных деле.
   Полицейский комиссар попятился от неожиданности.
   - В самом деле, милостивый государь, скажете вы мне наконец, кто вы такой? - растерянно пробормотал он.
   Тот собрался с духом и во всеуслышание заявил:
   - На сей раз этот подлец не солгал. Я действительно министр Ларош-Матье.
   И, показав пальцем на грудь Жоржа, где, точно отблеск, горело красное пятнышко, добавил:
   - И я еще дал этому мерзавцу орден, который он носит на фраке!
   Дю Руа смертельно побледнел. Он сделал одно быстрое движение - и вырванная из петлицы лента, язычком пламени изогнувшись в воздухе, полетела в камин.
   - Вот чего стоят ордена, которые дают такие прохвосты, как вы.
   Они стояли друг против друга, стиснув зубы, сжав кулаки, задыхаясь от бешенства: один - худощавый, с встопорщенными усами, другой - толстый, с усиками, закрученными в колечки.
   Комиссар сейчас же стал между ними.
   - Вы забываетесь, господа, ведите себя прилично!
   Они молча отвернулись. Мадлена, не двигаясь с места, все еще покуривала и улыбалась.
   - Господин министр, - начал полицейский чин, - я застал вас наедине с присутствующей здесь госпожой Дю Руа: вы лежали в постели, она почти раздета. Ваше платье разбросано в беспорядке по комнате. Все это доказывает факт прелюбодеяния. Вы не можете спорить против очевидности. Что вы на это скажете?
   - Мне нечего сказать, исполняйте свой долг, - пробормотал Ларош-Матье.
   Комиссар обратился к Мадлене:
   - Признаете ли вы, милостивая государыня, что этот господин - ваш любовник?
   - Я не отрицаю, он мой любовник! -вызывающе ответила она.
   - Этого достаточно.
   Блюститель порядка записал еще некоторые данные о состоянии квартиры и о расположении комнат. Министр между тем кончил одеваться, перекинул пальто на руку, взял шляпу и, когда комиссар отложил перо, спросил:
   - Я вам еще нужен? Что я должен делать? Мне можно уйти?
   Дю Руа повернулся к нему и, нагло улыбаясь, сказал:
   - А, собственно говоря, зачем? Мы кончили. Можете снова лечь в постель, милостивый государь. Мы оставляем вас одних. - Дотронувшись пальцем до рукава полицейского комиссара, он прибавил: - Идемте, господин комиссар, нам здесь нечего больше делать.
   Блюститель порядка, слегка удивленный, последовал за ним. Но у порога комнаты Жорж остановился, чтобы пропустить его вперед. Комиссар из вежливости отказался.
   - Проходите же, сударь, - настаивал Жорж.
   - После вас, - сказал комиссар.
   Тогда журналист поклонился, почтительно-насмешливым тоном проговорил:
   - Теперь ваша очередь, господин полицейский комиссар. Здесь я почти у себя дома.
   И осторожно, с нарочито скромным видом затворил за собой дверь.
   Час спустя Жорж Дю Руа входил в редакцию "Французской жизни".
   Baльтеp был уже там, - "Французская жизнь", получившая за последнее время широкое распространение и немало способствовавшая успеху все разраставшихся операций его банка, по-прежнему выходила под его неослабным наблюдением и руководством.
   Издатель поднял на него глаза:
   - А, это вы! Что это у вас такой странный вид? Поему вы не пришли к нам обедать? Вы сейчас откуда?
   Дю Руа, заранее уверенный в том, какое впечатление произведут его слова, отчеканил:
...

---